Пожалуй, самая худшая в мире вещь - это то, что с большинством идиотов надо разговаривать, и вместо этого их нельзя банально отпиздить палкой.
Название: Азбука отчуждения.
Автор: Lina
Персонажи: Данте, Верджил.
Рейтинг: R
Состояние: закончен
Жанр: драма, альтернативная вселенная, реализм (единственное фантастическое допущение - существование самих близнецов-полудьяволов)
Размер: макси
Дисклеймер: ни на что не претендую. Герои принадлежат САРСОМ'у, сюжет - автору.
Саммари: Данте и Верджил были усыновлены разными семьями и разлучены. Через тринадцать лет они встречаются в Новом Орлеане, столице отделившихся от США и объединившихся в Конфедерацию Южных штатов. Верджил состоит в дипломатической миссии, Данте - работает в госпитале. Во время нападения на американское посольство близнецы осознают свое дьявольское происхождение. Верджил играет роль ментора и змея-искусителя, Данте пытается сделать выбор: вернуться к семье или вместе с братом податься в наемники на Свободном Юге.
Вечная сказка о перерождении, выборе и принятии себя.
Разрешение на размещение: нет. Не удалось связаться с автором.
Ссылка на оригинал: Сайт требует регистрации
Предыдущие главы:
Азбука Отчуждения A-E
Азбука Отчуждения F-I
Азбука Отчуждения J-N
Азбука Отчуждения O-Q
Азбука Отчуждения R-S
Азбука Отчуждения T-X
Азбука Отчуждения: Deadlier
Азбука Отчуждения: Borderline, часть 1
Азбука Отчуждения: Borderline, часть 2Низкий вибрирующий рык Верджила эхом разнесся над карантинной зоной, заглушив на несколько секунд звуки отдаленной перестрелки. Старший, все еще светясь мерцающей синеватой энергией, сформировал на левой ладони большой пылающий шар и метнул в противника. За доли секунды сфера выросла в размерах в несколько раз и сдетонировала изнутри, врезавшись в стену антрацитового огня. Я не успел ничего заметить - просто Итачи исчез, а на его месте взревело пламя.
Я инстинктивно прикрыл глаза рукой и почувствовал волну иссушающего жара, ударившую из точки взрыва со сшибающей с ног силой. Металлическая решетка вновь заискрила, занялись деревья неподалеку, с той стороны кордона уже вовсю горела трава. Шоссе заволокло едким черным дымом, и там, на расплавленном взрывом асфальте, уже вновь кипела схватка.
Верджил швырял сферы левой рукой, правой отбивая и нанося удары катаной. Итачи отвечал сгустками пламени и точными, резкими выпадами меча. От их поединка веяло безумием, дикой яростью и непримиримой ненавистью злейших врагов.
Часть меня хотела присоединиться к бою, разорвать человеческие цепи разума, выплеснуть ненасытную жажду действия, крови и смерти, а другая часть, очарованная, завороженная, с восторгом упивалась битвой, получая чистейшее наслаждение от сражения таких сильных противников. Квинтэссенция моей двойственной сущности – сумасшествие, порожденное противоречиями, возбуждение, принесенное в мое тело и сознание столько прекрасным зрелищем, что-то сродни экстазу, темному вожделению, которому нет и не будет удовлетворения. Странное, извращенное, пугающее, не имеющее объяснения чувство охватило меня и взорвалось лишающей рассудка вспышкой ревности и ненависти. Это я должен быть там, я должен драться с братом, я должен получить его целиком – со всеми его слабостями и пороками, с его ошибочностью, упрямством, со всеми грехами, что таятся в его разуме и теле. И это не было наваждением, оно пришло, как единственно возможная реальность, и мне захотелось разрыдаться над внезапно разверзшейся пропастью понимания: это сильнее меня. Я держусь за свою ускользающую человечность из всех сил, но стоит лишь немного ослабить контроль - и дьявольская сущность бросает меня в такую сладчайшую бездну искушений, что даже ее послевкусие, щедро обагренное муками слабости и стыда, резонирует вновь и вновь, пробуждая воспоминания и предчувствие возможной целостности. Так легко взять то, что тебе предлагают на вытянутой ладони, но каждый раз я отказываюсь и возвращаюсь…
И буду возвращаться всегда.
Когда я пришел в себя, Саске был совсем рядом и пристально вглядывался в мое лицо. Что он там такое увидел? Заметив, что я вполне осмысленно смотрю на него, парень поспешно отвернулся.
Часть решетки с той стороны, оплавленная и покореженная, лежала на земле. С этой стороны ограждение еще держалось, но ток по нему уже не шел. Дымящийся асфальт растрескался и покрылся выбоинами и ямами, ближайшие дома зияли черными впадинами окон – взрывная волна выбила стекла.
Битва на улицах стихала и вспыхивала вновь, беспорядочные выстрелы гремели со всех сторон, то там, то здесь разрывались гранаты – казалось, что в Оклахома-Сити за две недели до положенной даты устроили празднование Дня Независимости с хлопушками, фейерверками и лазерной иллюминацией.
Световой луч скользнул по зданиям, проехался по разрушенной дороге и остановился на поле боя, высветив дерущихся противников в мельчайших деталях. Они отпрянули друг от друга и мгновенно повернулись к источнику опасности – зависшему над дорогой вертолету. По их фигурам затанцевали красные точки лазерных прицелов, но ни Верджил, ни Итачи не стали дожидаться предупреждения – энергетические клинки прошили металлический корпус, как нож масло, а огненный шар довершил начатое, разнеся стальную птицу вместе с находящимися в ней людьми.
Верджил довольно оскалился и смерил противника взглядом алых глаз: продолжим? Форма на нем была прожжена и испачкана кровью – его собственной, запястья покрылись запекшейся темной коркой, из-под которой выступала свежая влага. Он… Он открыл глаза? Значит, боль действительно выводила из иллюзии, или то, что можно ввести в транс – сознание, разум – личность – все это утонуло, ушло, потеряно? Таким я брата не видел никогда.
Итачи кивнул. Не знаю, устал ли он, но держался так, будто схватка только-только началась.
На взрыв отреагировали очень быстро: за домами, со стороны центра города, послышался шум взлетающих вертолетов. Сейчас сюда кинут все свободные войска, дадут приказ на уничтожение…
Верджил с Итачи тоже понимали это – и сцепились с такой яростью и силой, что все предыдущее показалось детской игрой. Огромный пламенный шар снес ограждение и врезался в фасад дома, проломив стену. Энергетические клинки дробили остатки стекол и выбивали из стен каменную крошку, пылающие сиреневые сферы сносили любые преграды и воспламеняли все, что могло гореть.
У обоих будто открылось второе дыхание. Итачи швырялся антрацитовым огнем, от которого трещал и плавился воздух и пространство взрывалось внутрь себя на манер черных дыр, и тут же, словно будучи частью своего огня, наемник кидался на противника и жалил сталью и взглядом. Верджил телепортировался и наносил широкие резкие удары, только оставался от клинка размытый серебристый след. Во все стороны от него разлетались ледяные клинки, сыпались маленькие сгустки энергии, то и дело с ладони срывались шары побольше. Итачи уворачивался, проскальзывал между металлом и сферами с немыслимой ловкостью и пускал одну стену пламени за другой. Верджил исчезал и появлялся вновь, оставляя огонь за спиной, ловил меч противника на свой клинок, снова растворялся, пропускал удар второго меча и материализовался во всполохах энергии, гоня перед собой взрывную волну. Итачи молниеносно ускользал из зоны поражения и нападал из самой неожиданной позиции, Верджил телепортировался прямо из-под клинка и бил доли секунды спустя.
Еще одно здание рухнуло и загорелось, не выдержав натиска огня, занялось соседнее и рассыпалось на части, как карточный домик, подорванное вломившейся внутрь сферой, дрогнуло третье, за ним четвертое. Из стен посыпались камни, вздымая в воздух тучи пыли, по монолитным плитам зазмеились трещины – казалось, еще мгновение, и ряды домов по обе стороны кордона начнут падать, как костяшки домино, и цепную реакцию будет уже не остановить. Черный огонь нахлестывал на стены бьющейся о прибрежные скалы океанической волной, живые язычки пламени проворно разбегались по крошащимся зданиям, забирались в пустые оконные проемы, прыгали на крыши и жадно пожирали все, что встретится на пути. Ледяные клинки дробили камень и рассыпались исходящими паром и плавящимися при соприкосновении с пламенем кристаллами. Воздух нагревался и искажался от напряжения схлестнувшихся стихий, картинка прогибалась и искривлялась…
В этом хаосе выстрелы были почти не слышны.
Я отпрыгнул в сторону, краем глаза заметив, что Саске тоже успел уйти с линии огня, и выхватил пистолеты, но остановился. Нет, нельзя убивать, билась мысль на краю сознания, а пальцы дрожали на курках, и, будто почуяв мою слабость, дьявол внутри меня снова шептал знакомые слова искушения. Отпусти, - говорил он, - освободись, забудь, отрешись от боли, поднимись над страданием, избавься от стыда и сожалений, не ломай себя, не ищи компромиссов, не мирись, не терпи, не сдерживайся…
Я так хотел поддаться ему – поддаться сам себе, но вновь перед внутренним взором предстали весы – крепкие литые цепи и две отполированные до блеска бронзовые чаши. Одну из них держу я, другую тянут вниз безумие, хаос, насилие и смерть. То, чему Верджил позволил собой овладеть.
Пули свистели совсем рядом, вгрызались в асфальт, а я все еще стоял с пистолетами в руках, не решаясь ни убрать оружие, ни выстрелить. Я не чувствовал боли, только легкие толчки, будто люди своим оружием пытались убрать меня со сцены, не дать вмешаться, не дать исправить, предотвратить…
Звуки исчезли – словно ушли за верхний предел слышимости, – лица стерлись, превратившись в маски, оружие в руках людей – воплощение их силы, их слабости, их страха и ненависти – не придаток, но господин, порабощающий душу человека, изрыгало металл будто по собственной воле...
И мне стало так тошно от этого всего, так горько и противно... Я уже не понимал, за что сражаюсь каждый день, и не их вина, что они не могли меня понять. Я всегда знал, что так и будет.
Несколько растянувшихся во времени мгновений – машинист еще пытается удержать срывающийся с рельсов поезд, тормоза судорожно вцепляются в колеса, истошно визжит трущийся о рельсы металл, летят во все стороны искры. По обе стороны железной дороги – крутой откос, тонущая в клубящемся белом тумане пропасть, скалящаяся острыми камнями и обещающая долгое падение. Секунда, другая, и многотонный состав, несущийся вперед на бешеной скорости, наклоняется, балансирует в шаткой точке равновесия, издает последний отчаянный стон и кубарем летит с обрыва….
Обжигающая черная волна накрывает с головой, сжирает сам воздух вокруг, и я на мгновение слепну и теряю способность дышать. Пламя ласкается, липнет к коже, впивается острыми иголками, жадно облизывает меня шустрыми колючими язычками. Вспыхивает одежда, начинают трещать от жара волосы, сознание заливает липкая, удушающая паника, и я, не в силах больше сдерживаться, открываю глаза. Мир проступает через колышущуюся алую дымку, будто я нахожусь внутри источающего энергию красного спектра. Проходит несколько долгих секунд, прежде чем я понимаю, что это свечусь я сам, как во время битвы светился Верджил. Пораженный внезапной догадкой, я медленно оборачиваюсь и смотрю на выжженную пустыню, и там, где только что были люди…
Угольно-черная, покрытая толстым слоем пепла земля. Обгорелые остовы зданий. Сморщившиеся, обожженные до костей тела, в которых людей можно опознать с огромным трудом. Они похожи на извилистые стволы деревьев, погибшие в разрушительном лесном пожаре. Оплавленное оружие в скрючившихся пальцах-вороньих лапках. Смоляные человечки. Жертвы линчевания.
Краем глаза вижу движение - Верджил поднимается, опираясь на катану. Его бьет сильная дрожь, обычно ясные серебристо-голубые глаза замутнены и полуслепы, пальцы сжимают рукоять катаны так сильно, что, кажется, выкованный в аду металл вот-вот треснет. Одежда прогорела и дымится, и я вижу, как под обожженной кожей пробегают резкие судороги, будто что-то внутри него рвется на волю. Невидящий взгляд старшего скользит по выжженной черным огнем просеке, цепляется за превратившихся в головешки людей, останавливается на Итачи…
Тот, кажется, сам удивлен тем, что только что сотворил. Две сотни футов в ширину и сотни три в длину – ни одного живого существа, только прах и пепел, металл и камень.
Саске подходит к Итачи, молча становится рядом. Он весь перепачкан сажей, но само пламя его не тронуло. В его темных глазах подозрение и враждебность, но агрессии в нем нет, как нет ее сейчас ни в одном из нас. Мы выгорели внутри, нас выжгло черное пламя ненависти и безумия. Выжгло дотла.
Итачи очень быстро приходит в себя и смотрит на дело рук своих уже совсем другим взглядом – торжествующим, холодным, расчетливым, словно, осознав новые границы своей силы, он уже начал рассматривать перспективы ее применения. Но куда он пойдет? Токугава своим предательством уничтожил само сердце Гильдии… На Свободном Юге будущего у нас нет.
В конце мертвого поля что-то шевелится, мне кажется, я слышу слабые стоны. Неужели кто-то выжил в этом аду? На краю черной просеки появляются люди, наклоняются, что-то кричат друг другу…
Я ведь могу помочь! Я могу лечить своей энергией, пусть она иногда и убивает, и я все-таки хирург… Был им в прошлой жизни, но я все помню, я никогда ничего не забываю, я могу помочь…
Верджил падает на колени и кричит, обхватив голову руками. Какая-то непонятная, чуждая сила заставляет его выгнуться под немыслимым углом, швыряет на землю, распинает и снова скручивает, будто сумасшедший кукловод беспорядочно дергает за нити, вживленные в его тело. Чуть заметное еще минуту назад голубое свечение вспыхивает с новой силой и окружает Старшего плотным коконом. Что-то в нем ломается, трещит по швам, мышцы извиваются взбесившимися червями, кожа на глазах темнеет и затвердевает, лопается рубашка на спине… и судороги отпускают его. Он медленно поднимается, смотрит на нас алыми глазами с высоты своего семифутового роста, подносит к глазам черную когтистую руку, неуверенно оглядывается и видит свою тень… Крылатую тень.
Верджил превратился. После семи лет тщетных попыток разбудить в себе дьявольскую сущность, у него наконец-то это получилось. Он быстро приходит в себя, уверенно взмахивает крыльями, протягивает руку навстречу послушно материализовавшемуся мечу и указывает острием катаны на Итачи. Тот, нисколько не впечатленный произошедшей с Верджилом метаморфозой, делает шаг вперед.
Я не верю своим глазам: они что, собираются продолжать поединок? После всего, что уже успели натворить? После всех жертв? Посреди охваченного войной города?
Я отказываюсь это понимать. У меня просто нет никаких сил вмешиваться в их противостояние, оберегать Верджила от сумасшествия, оттаскивать его от черты… Сколько можно? Я устал, если бы кто-нибудь только знал, как я устал… Это копилось семь лет, но сегодня чаша переполнилась. Хочется перестать думать, чувствовать, отстраниться, забыться, исчезнуть, сбежать от своего бессилия…
Забыть… Не помнить… Не помнить… Не помнить…
Темнота.
***
Well if you ever plan to motor west
Just take my way that's the highway that's the best
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your ki…
***
Я стою на шоссе 66, “матери дорог”. Не знаю, есть ли у Америки сердце, но Миссисипи и этот интерстейт – главные ее артерии. Вернее, они когда-то были ими. Теперь остались лишь символы.
Странно вот так стоять на ничейной земле. Десять футов влево, десять футов вправо – уже начинаются вражеские территории, война, конфликт, противоречия, нетерпимость… Здесь спокойно. Тихо. Но я знаю, как обманчива эта тишина и как резко она может смениться хаосом и смертью.
Этой дороге столько всего пришлось увидеть на своей веку. Она появилась в эпоху Великой Депрессии, пыльных бурь и Великой Засухи, превратившей Великие Равнины в огромную пустыню. Люди рвались в Калифорнию, спасаясь от голодной смерти. “Мать дорог” стала для американцев символом надежды и свободы. Символом американской мечты. Символом нации. Теперь единая страна разделилась на два непримиримых лагеря, враждующих уже семь лет, и нет этому ни конца ни края.
Параллельно шоссе 66 построили еще несколько современных хайвэев – 40, 44, 55, но самой дороги уже не существует. Ресторанчики, музеи, отели, рекламные плакаты – вот и все, что осталось.
Дух единения и свободы исчез безвозвратно.
Мир неумолимо движется к некому пределу, рубежу, за которым наступит безумие. Агрессия, ненависть, неприязнь копятся в людях и выплескиваются в мир, отравляя его.
Иногда мне кажется, что я поступаю глупо, пытаясь плыть против течения, но когда я вижу результат, пусть даже маленький, незначительный, я вновь обретаю веру. Теряю, обретаю и теряю…
И в очередной раз понимаю, что иначе просто не могу. Вспышка схлынет, и придет горькое похмелье со стыдом и сожалением. Я не сделал всего, что мог бы... Но в следующий раз – сделаю.
Над городом всходит солнце. Первые косые лучи пронизывают прозрачный воздух и падают на дорогу, расцвечивая мокрый серый асфальт искрящимися радугами. Безумно красиво и абсолютно нереально – это даже не мои грезы, это подсмотренный обрывок чужого сна.
Пора просыпаться…
***
В реальном мире солнце так же бьет в глаза, и это заставило бы меня насторожиться, если бы не блаженное тепло, пронизывающее каждую клеточку тела. Отворачиваюсь от слепящих лучей и обнаруживаю, что я лежу на коленях у брата. Вокруг никого: кажется, мы на какой-то крыше.
Сажусь, машинально проверяю пистолеты. Профессиональная привычка.
Верджил издает тихий горловой звук, видимо, призванный выразить недовольство. Теперь он может поиграть в старшего брата, только когда я сплю… или я был без сознания?! Уже утро…
- Что произошло? - Голос оказывается хриплым и надорванным, во рту ощущается сильный привкус крови.
- Мы с Итачи решили, что нам слишком нравится общество друг друга, чтобы ограничиваться одним поединком. – Верджил едва заметно кривится и передергивает плечами. Этот такой характерный, до боли знакомый жест будит во мне покровительственную нежность и сладкое чувство родства.
Верджил здесь. Итачи ушел. Все обошлось. Оклахома-Сити не стерт с лица земли. По крайней мере, то здание, на крыше которого мы сидим. И я не помню ничего после превращения брата…
- Что на самом деле произошло?
- Мы прервали поединок. Много свидетелей. Итачи предпочел позаботиться о безопасности брата.
Не верю, что им помешали свидетели. Перед глазами встает выжженная полоса земли с обуглившимися трупами и бесстрастное лицо Итачи, упивающегося собственной немереной силой. Он бы не остановился ни перед чем. Опять Саске? Даже если Итачи был очень зол на брата за то, что тот сбежал от него и вступил в армию Северных Штатов, они все равно оставались братьями. Для Итачи Саске по-прежнему был маленьким глупым мальчишкой, не способным постоять за себя.
- Почему я ничего не помню?
Верджил смахивает со лба ту самую упрямую прядь волос. Сейчас, покрытый пеплом и кровью, в изодранной прожженной одежде, он кажется мне невероятно красивым. Что-то в нем неуловимо изменилось, и дело тут не в превращении. Он будто увидел что-то, что его по-настоящему потрясло.
- Ты пытался лечить людей, - нехотя признается Верджил, и в его тоне нет обычного сарказма.
- Пытался? – Самый ужасный кошмар и нарушенная клятва “Не навреди”. - Они… они умирали?
- Нет? – устало бросает Верджил. - Ты вылечил всех. Кого успел.
- Ясно. – Просто не знаю, что сказать. Радости нет, нет и удовлетворения, потому что всегда есть одно “но”, и в устах Верджила оно прозвучало как “кого успел”.
- Джон оказался предателем. Сенатор исчез. Потом прибыли войска – с обеих сторон, - удовлетворенно перечисляет Верджил. - Ты встречался с Токугавой?
- С Токугавой. – Даже не удивляюсь его догадливости.
Я должен видеть все своими глазами – эта спонтанная потребность внезапно оказывается очень сильной, ей невозможно противиться. Поднимаюсь, подхожу к краю крыши. Смотрю вниз.
- Так я и предполагал, - доносится сзади голос Верджила.
Солнце жжет спину, но здесь, наверху, прохладный ветерок кажется благословением. Людям внизу приходится гораздо хуже: асфальт уже нагрелся, и в воздухе стоит удушливый запах гари, раскаленного металла и запекшейся крови. Даже с высоты сорокового этажа отчетливо видны разрушения, черной проплешиной выступает полоса обугленной земли. На площади перед посольством лежат два вертолета. Наверное, взрывная волна сшибла их в момент взлета.
Оклахома-Сити прозвали дружелюбным городом, городом Возрождения… Возродится ли он из пепла междоусобной войны? Нет. Пепел развеют весенние торнадо, разнесут по равнинам грозовые ливни, и, прах к праху, город соединится с плотью Великих Равнин, из которой был рожден.
- Только Токугава мог отправить Внутренний Круг полным составом на вражескую территорию. У него есть сообщники в Совете Конфедерации и на Севере. Север срежиссировал эту провокацию, чтобы развязать себе руки. В ближайшее время Свободному Югу объявят войну на уничтожение.
Что меня поражает в моем брате – способность в нужный момент мобилизоваться, концентрироваться, собирать информацию и делать правильные выводы. Ему даже не понадобилось объяснение Токугавы, хотя и мне оно, по большому счету, было не нужно… Да, будет война.
- Что значит “не успел”?
Верджил выдерживает паузу, затем нехотя начинает говорить:
- Ты лечил всех подряд: американцев, южан, людей, которые в панике выбежали на улицы и попали под пули. Ты спас больше сотни человек. Потом они начали в тебя стрелять.
- Кто? – Мне кажется, что люди внизу заметили меня. Не может быть, слишком высоко.
- Тебя приняли за врага и те, и другие. Они не понимали, что ты делаешь. Ты потерял сознание. Не следует так расточительно расходовать энергию.
Внезапно мне становится не по себе, накатывает приступ головокружения. Осторожно отступаю от края, возвращаюсь к брату, сажусь, и только тогда неприятное ощущение отступает. Неловкость, неуместность – что-то такое вертится на краю восприятия, и я никак не могу уловить суть.
- Я убил свидетелей и принес тебя сюда, - бесстрастно заканчивает рассказ Верджил.
- Только не говори мне про человеческую благодарность.
- Ты так разозлился на меня, когда я решил продолжить поединок. – Верджил улыбается. Такую улыбку, мрачную, задумчивую, я вижу на его лице впервые. – Я чувствовал твою ярость и обиду.
- Но не остановился? – О чем это я? Когда это было достаточной причиной?
- Ты хорошо знаешь меня. Ты понимаешь, что я не мог остановиться.
- Кто прервал поединок? Ты? Саске тут не при чем?
Он молчит. Теперь я знаю: эта неловкость, неуместность поступков и чувств – наша общая, разделенная. Верджил сделал что-то абсолютно ему несвойственное и теперь пытается избежать мучительных для него объяснений. Сказать вслух – значит признаться самому себе… в чем?! В том, что я ему дороже победы над таким сильным противником, первым достойным его воином за все эти годы?
Наверное, я так никогда и не узнаю правду, да я и не хочу знать, кто первым остановил бой.
- Мы вернемся на Юг, - начинает уверенно говорить Верджил, - узнаем, кто в Совете работал с Токугавой, устраним этого человека, найдем золотого мальчика Джона Доу и сенатора, получим информацию о том, кто разрабатывал эту операцию и кто будет ею руководить, устраним и их тоже.
- Думаешь, это так просто? – Я не сдерживаю смех. – Верджил Спарда, тайный агент и шпион… И понял, что Верджил мог сознательно пытаться снять неловкость, но брат был абсолютно серьезен.
- Начнем с того, что навестим Роберта. Надеюсь, он еще не растерял своих связей. У меня в Вашингтоне есть кое-какие знакомства и парочка должников. Помнишь, меня ведь не существует? Официально я мертв. Деньги у нас есть, документы сделаем. Север не выиграет эту войну.
- Что, если ты опять сорвешься? Ты же контролируешь себя через раз. – Планы Верджила настолько ошеломили меня, что я забыл про свое правило не говорить ему о его самоконтроле в лицо.
- Ты недооцениваешь мою целеустремленность.
Как же он любит это слово – недооцениваешь. Мне можно начать составлять список, что я в нем недооцениваю – получится с десяток листов.
Он ободряюще улыбается и спрашивает:
- Я сильно тебя достал, да? Прости… Но оно ведь того стоило?
И мне кажется, что этих семи лет не было, что передо мной снова прежний Верджил – жестокий, властный, презрительный, высокомерный, сильный, понимающий.
Не жизнь, а американские горки: вверх-вниз, вверх-вниз, мертвая петля, земля совсем рядом, и снова на тебя летит небо.
Новый виток. Новый взлет. Неизвестность. Восторг.
***
Одинокая человеческая фигура медленно бредет по улице. Растрепанные светлые волосы падают на испачканное сажей и кровью лицо, одежда порвана и обожжена настолько, что в ней с трудом можно опознать военную форму. Вокруг кипит бой, но человек, кажется, этого не замечает.
Время от времени он наклоняется над лежащими на земле людьми и прикладывает ладони к груди. Из-под рук начинает струиться слабое пульсирующее свечение. Человек закрывает глаза, закусывает губу, его всего трясет, по подбородку соскальзывает алая струйка, но он не останавливается. Кажется, он испытывает сильную боль, будто делает что-то противоестественное, противоречащее его собственной хищнической природе. Наконец он отрывает ладони от тела раненого, поднимается, и, пошатываясь, направляется дальше, не обращая внимания на взрывы и свистящие мимо пули.
Наконец он подходит к площади, в центре которой огромными кострами пылают два лежащих на земле вертолета. Прямо за ними – пологое каменное крыльцо. Военные медики занимаются эвакуацией, но бой здесь закончился совсем недавно, и они не успевают, а многим и просто не могут помочь.
Человек проходит между кострами, не замеченный никем, поднимается по ступенькам, безошибочно минует два мертвых тела и опускается на колени рядом со смертельно раненым солдатом.
Ему не дают закончить лечение - раздаются резкие крики, его окружают люди с оружием. Звучит приказ, но он лишь непонимающе смотрит на стоящих перед ним людей, а с его ладоней продолжает стекать теплый желтоватый свет. Они видят свет, видят сияющие серебристые глаза, в которых дрожат слезы, видят белые волосы, перламутровый блеск кожи под слоем пепла и крови. От него веет опасностью, чуждостью, он невольно внушает страх, и по человеческому кругу прокатывается паника.
Люди вскидывают оружие, отдают приказы, но сейчас для него этот язык – чужой, он не понимает его, звуки не несут смысла, потому что единственное, что имеет значение – это тонкий ручеек жизни, которую он вливает в раненого. Так мало нужно, чтобы прервать эту ниточку, и он готов молить людей – он и так уже стоит на коленях! – чтобы они позволили ему закончить, но он не помнит человеческой речи, ведь звуки не несут смысла, а на языке жизни он говорить не умеет…
Один из людей не выдерживает и спускает курок. Человек вздрагивает, когда металл входит в его плоть. Его непонимающий, неверящий взгляд впивается в людей, с губ срывается немая мольба.
Они стреляют снова. Очередь отбрасывает его назад, но он упрямо поднимается и тянет окровавленную ладонь к груди раненого… Тот издает страшный сипящий звук, дергается и затихает.
Человек остается стоять на коленях, лишь закрывает глаза. Слезы текут по его лицу, прокладывая светлые дорожки среди черного и багрового, плечи трясутся то ли от рыданий, то ли от смеха, руки безвольно висят вдоль тела. Он не делает никаких попыток дотянуться до оружия.
И все равно он опасен – выносят люди вердикт. То, что нельзя постичь, нужно уничтожить.
Они стреляют.
Человек падает.
С неба срывается огромная крылатая тень и накрывает их волной энергии. Тот, кто выживает, находит свою смерть от когтей и клыков разъяренного чудовища.
***
Агент Мэтью Сандерс стоит перед майором и не мигая смотрит в серые выцветшие глаза.
- Я ознакомился вашим отчетом. – Майор пододвигает к себе папку и открывает ее на отмеченной закладкой странице. – Меня чрезвычайно заинтересовал параграф о Внутреннем Круге Гильдии…
Мужчина выдерживает многозначительную паузу, но так и не дожидается ответа от агента.
- В частности, о наемнике по имени Данте. Вы хотите сказать, что видели все это собственными глазами?
- Да сэр, - отвечает агент Сандерс, по-прежнему не сводя взгляда с начальника. В его ровно голосе нет и следа колебаний или неуверенности.
- Может, у вас разыгралось воображение? Надышались угарного газа? Стимуляторы? Последствия раскодирования?
- Нет, сэр. Информация точная.
- И как вы это объясните?
- Объяснениями занимается аналитический отдел, сэр, - рапортует агент все тем же бесстрастным тоном, который уже начинает выводить майора из себя.
Может, ученые что-то там перемудрили с записью второй личности? Майор вздыхает и захлопывает папку. Закладка вылетает и планирует на пол.
- Вот завтра в восемь и отправитесь в аналитический отдел, поможете им разобраться в этой, - военный презрительно скривился, - ненаучной фантастике. Свободны.
- Есть, сэр. – Агент выходит из кабинета.
Майор по внутренней связи предупреждает адъютанта, чтобы тот никого не пускал без крайней необходимости, открывает папку, находит нужный параграф и углубляется в чтение.
Автор: Lina
Персонажи: Данте, Верджил.
Рейтинг: R
Состояние: закончен
Жанр: драма, альтернативная вселенная, реализм (единственное фантастическое допущение - существование самих близнецов-полудьяволов)
Размер: макси
Дисклеймер: ни на что не претендую. Герои принадлежат САРСОМ'у, сюжет - автору.
Саммари: Данте и Верджил были усыновлены разными семьями и разлучены. Через тринадцать лет они встречаются в Новом Орлеане, столице отделившихся от США и объединившихся в Конфедерацию Южных штатов. Верджил состоит в дипломатической миссии, Данте - работает в госпитале. Во время нападения на американское посольство близнецы осознают свое дьявольское происхождение. Верджил играет роль ментора и змея-искусителя, Данте пытается сделать выбор: вернуться к семье или вместе с братом податься в наемники на Свободном Юге.
Вечная сказка о перерождении, выборе и принятии себя.
Разрешение на размещение: нет. Не удалось связаться с автором.
Ссылка на оригинал: Сайт требует регистрации
Предыдущие главы:
Азбука Отчуждения A-E
Азбука Отчуждения F-I
Азбука Отчуждения J-N
Азбука Отчуждения O-Q
Азбука Отчуждения R-S
Азбука Отчуждения T-X
Азбука Отчуждения: Deadlier
Азбука Отчуждения: Borderline, часть 1
Азбука Отчуждения: Borderline, часть 2Низкий вибрирующий рык Верджила эхом разнесся над карантинной зоной, заглушив на несколько секунд звуки отдаленной перестрелки. Старший, все еще светясь мерцающей синеватой энергией, сформировал на левой ладони большой пылающий шар и метнул в противника. За доли секунды сфера выросла в размерах в несколько раз и сдетонировала изнутри, врезавшись в стену антрацитового огня. Я не успел ничего заметить - просто Итачи исчез, а на его месте взревело пламя.
Я инстинктивно прикрыл глаза рукой и почувствовал волну иссушающего жара, ударившую из точки взрыва со сшибающей с ног силой. Металлическая решетка вновь заискрила, занялись деревья неподалеку, с той стороны кордона уже вовсю горела трава. Шоссе заволокло едким черным дымом, и там, на расплавленном взрывом асфальте, уже вновь кипела схватка.
Верджил швырял сферы левой рукой, правой отбивая и нанося удары катаной. Итачи отвечал сгустками пламени и точными, резкими выпадами меча. От их поединка веяло безумием, дикой яростью и непримиримой ненавистью злейших врагов.
Часть меня хотела присоединиться к бою, разорвать человеческие цепи разума, выплеснуть ненасытную жажду действия, крови и смерти, а другая часть, очарованная, завороженная, с восторгом упивалась битвой, получая чистейшее наслаждение от сражения таких сильных противников. Квинтэссенция моей двойственной сущности – сумасшествие, порожденное противоречиями, возбуждение, принесенное в мое тело и сознание столько прекрасным зрелищем, что-то сродни экстазу, темному вожделению, которому нет и не будет удовлетворения. Странное, извращенное, пугающее, не имеющее объяснения чувство охватило меня и взорвалось лишающей рассудка вспышкой ревности и ненависти. Это я должен быть там, я должен драться с братом, я должен получить его целиком – со всеми его слабостями и пороками, с его ошибочностью, упрямством, со всеми грехами, что таятся в его разуме и теле. И это не было наваждением, оно пришло, как единственно возможная реальность, и мне захотелось разрыдаться над внезапно разверзшейся пропастью понимания: это сильнее меня. Я держусь за свою ускользающую человечность из всех сил, но стоит лишь немного ослабить контроль - и дьявольская сущность бросает меня в такую сладчайшую бездну искушений, что даже ее послевкусие, щедро обагренное муками слабости и стыда, резонирует вновь и вновь, пробуждая воспоминания и предчувствие возможной целостности. Так легко взять то, что тебе предлагают на вытянутой ладони, но каждый раз я отказываюсь и возвращаюсь…
И буду возвращаться всегда.
Когда я пришел в себя, Саске был совсем рядом и пристально вглядывался в мое лицо. Что он там такое увидел? Заметив, что я вполне осмысленно смотрю на него, парень поспешно отвернулся.
Часть решетки с той стороны, оплавленная и покореженная, лежала на земле. С этой стороны ограждение еще держалось, но ток по нему уже не шел. Дымящийся асфальт растрескался и покрылся выбоинами и ямами, ближайшие дома зияли черными впадинами окон – взрывная волна выбила стекла.
Битва на улицах стихала и вспыхивала вновь, беспорядочные выстрелы гремели со всех сторон, то там, то здесь разрывались гранаты – казалось, что в Оклахома-Сити за две недели до положенной даты устроили празднование Дня Независимости с хлопушками, фейерверками и лазерной иллюминацией.
Световой луч скользнул по зданиям, проехался по разрушенной дороге и остановился на поле боя, высветив дерущихся противников в мельчайших деталях. Они отпрянули друг от друга и мгновенно повернулись к источнику опасности – зависшему над дорогой вертолету. По их фигурам затанцевали красные точки лазерных прицелов, но ни Верджил, ни Итачи не стали дожидаться предупреждения – энергетические клинки прошили металлический корпус, как нож масло, а огненный шар довершил начатое, разнеся стальную птицу вместе с находящимися в ней людьми.
Верджил довольно оскалился и смерил противника взглядом алых глаз: продолжим? Форма на нем была прожжена и испачкана кровью – его собственной, запястья покрылись запекшейся темной коркой, из-под которой выступала свежая влага. Он… Он открыл глаза? Значит, боль действительно выводила из иллюзии, или то, что можно ввести в транс – сознание, разум – личность – все это утонуло, ушло, потеряно? Таким я брата не видел никогда.
Итачи кивнул. Не знаю, устал ли он, но держался так, будто схватка только-только началась.
На взрыв отреагировали очень быстро: за домами, со стороны центра города, послышался шум взлетающих вертолетов. Сейчас сюда кинут все свободные войска, дадут приказ на уничтожение…
Верджил с Итачи тоже понимали это – и сцепились с такой яростью и силой, что все предыдущее показалось детской игрой. Огромный пламенный шар снес ограждение и врезался в фасад дома, проломив стену. Энергетические клинки дробили остатки стекол и выбивали из стен каменную крошку, пылающие сиреневые сферы сносили любые преграды и воспламеняли все, что могло гореть.
У обоих будто открылось второе дыхание. Итачи швырялся антрацитовым огнем, от которого трещал и плавился воздух и пространство взрывалось внутрь себя на манер черных дыр, и тут же, словно будучи частью своего огня, наемник кидался на противника и жалил сталью и взглядом. Верджил телепортировался и наносил широкие резкие удары, только оставался от клинка размытый серебристый след. Во все стороны от него разлетались ледяные клинки, сыпались маленькие сгустки энергии, то и дело с ладони срывались шары побольше. Итачи уворачивался, проскальзывал между металлом и сферами с немыслимой ловкостью и пускал одну стену пламени за другой. Верджил исчезал и появлялся вновь, оставляя огонь за спиной, ловил меч противника на свой клинок, снова растворялся, пропускал удар второго меча и материализовался во всполохах энергии, гоня перед собой взрывную волну. Итачи молниеносно ускользал из зоны поражения и нападал из самой неожиданной позиции, Верджил телепортировался прямо из-под клинка и бил доли секунды спустя.
Еще одно здание рухнуло и загорелось, не выдержав натиска огня, занялось соседнее и рассыпалось на части, как карточный домик, подорванное вломившейся внутрь сферой, дрогнуло третье, за ним четвертое. Из стен посыпались камни, вздымая в воздух тучи пыли, по монолитным плитам зазмеились трещины – казалось, еще мгновение, и ряды домов по обе стороны кордона начнут падать, как костяшки домино, и цепную реакцию будет уже не остановить. Черный огонь нахлестывал на стены бьющейся о прибрежные скалы океанической волной, живые язычки пламени проворно разбегались по крошащимся зданиям, забирались в пустые оконные проемы, прыгали на крыши и жадно пожирали все, что встретится на пути. Ледяные клинки дробили камень и рассыпались исходящими паром и плавящимися при соприкосновении с пламенем кристаллами. Воздух нагревался и искажался от напряжения схлестнувшихся стихий, картинка прогибалась и искривлялась…
В этом хаосе выстрелы были почти не слышны.
Я отпрыгнул в сторону, краем глаза заметив, что Саске тоже успел уйти с линии огня, и выхватил пистолеты, но остановился. Нет, нельзя убивать, билась мысль на краю сознания, а пальцы дрожали на курках, и, будто почуяв мою слабость, дьявол внутри меня снова шептал знакомые слова искушения. Отпусти, - говорил он, - освободись, забудь, отрешись от боли, поднимись над страданием, избавься от стыда и сожалений, не ломай себя, не ищи компромиссов, не мирись, не терпи, не сдерживайся…
Я так хотел поддаться ему – поддаться сам себе, но вновь перед внутренним взором предстали весы – крепкие литые цепи и две отполированные до блеска бронзовые чаши. Одну из них держу я, другую тянут вниз безумие, хаос, насилие и смерть. То, чему Верджил позволил собой овладеть.
Пули свистели совсем рядом, вгрызались в асфальт, а я все еще стоял с пистолетами в руках, не решаясь ни убрать оружие, ни выстрелить. Я не чувствовал боли, только легкие толчки, будто люди своим оружием пытались убрать меня со сцены, не дать вмешаться, не дать исправить, предотвратить…
Звуки исчезли – словно ушли за верхний предел слышимости, – лица стерлись, превратившись в маски, оружие в руках людей – воплощение их силы, их слабости, их страха и ненависти – не придаток, но господин, порабощающий душу человека, изрыгало металл будто по собственной воле...
И мне стало так тошно от этого всего, так горько и противно... Я уже не понимал, за что сражаюсь каждый день, и не их вина, что они не могли меня понять. Я всегда знал, что так и будет.
Несколько растянувшихся во времени мгновений – машинист еще пытается удержать срывающийся с рельсов поезд, тормоза судорожно вцепляются в колеса, истошно визжит трущийся о рельсы металл, летят во все стороны искры. По обе стороны железной дороги – крутой откос, тонущая в клубящемся белом тумане пропасть, скалящаяся острыми камнями и обещающая долгое падение. Секунда, другая, и многотонный состав, несущийся вперед на бешеной скорости, наклоняется, балансирует в шаткой точке равновесия, издает последний отчаянный стон и кубарем летит с обрыва….
Обжигающая черная волна накрывает с головой, сжирает сам воздух вокруг, и я на мгновение слепну и теряю способность дышать. Пламя ласкается, липнет к коже, впивается острыми иголками, жадно облизывает меня шустрыми колючими язычками. Вспыхивает одежда, начинают трещать от жара волосы, сознание заливает липкая, удушающая паника, и я, не в силах больше сдерживаться, открываю глаза. Мир проступает через колышущуюся алую дымку, будто я нахожусь внутри источающего энергию красного спектра. Проходит несколько долгих секунд, прежде чем я понимаю, что это свечусь я сам, как во время битвы светился Верджил. Пораженный внезапной догадкой, я медленно оборачиваюсь и смотрю на выжженную пустыню, и там, где только что были люди…
Угольно-черная, покрытая толстым слоем пепла земля. Обгорелые остовы зданий. Сморщившиеся, обожженные до костей тела, в которых людей можно опознать с огромным трудом. Они похожи на извилистые стволы деревьев, погибшие в разрушительном лесном пожаре. Оплавленное оружие в скрючившихся пальцах-вороньих лапках. Смоляные человечки. Жертвы линчевания.
Краем глаза вижу движение - Верджил поднимается, опираясь на катану. Его бьет сильная дрожь, обычно ясные серебристо-голубые глаза замутнены и полуслепы, пальцы сжимают рукоять катаны так сильно, что, кажется, выкованный в аду металл вот-вот треснет. Одежда прогорела и дымится, и я вижу, как под обожженной кожей пробегают резкие судороги, будто что-то внутри него рвется на волю. Невидящий взгляд старшего скользит по выжженной черным огнем просеке, цепляется за превратившихся в головешки людей, останавливается на Итачи…
Тот, кажется, сам удивлен тем, что только что сотворил. Две сотни футов в ширину и сотни три в длину – ни одного живого существа, только прах и пепел, металл и камень.
Саске подходит к Итачи, молча становится рядом. Он весь перепачкан сажей, но само пламя его не тронуло. В его темных глазах подозрение и враждебность, но агрессии в нем нет, как нет ее сейчас ни в одном из нас. Мы выгорели внутри, нас выжгло черное пламя ненависти и безумия. Выжгло дотла.
Итачи очень быстро приходит в себя и смотрит на дело рук своих уже совсем другим взглядом – торжествующим, холодным, расчетливым, словно, осознав новые границы своей силы, он уже начал рассматривать перспективы ее применения. Но куда он пойдет? Токугава своим предательством уничтожил само сердце Гильдии… На Свободном Юге будущего у нас нет.
В конце мертвого поля что-то шевелится, мне кажется, я слышу слабые стоны. Неужели кто-то выжил в этом аду? На краю черной просеки появляются люди, наклоняются, что-то кричат друг другу…
Я ведь могу помочь! Я могу лечить своей энергией, пусть она иногда и убивает, и я все-таки хирург… Был им в прошлой жизни, но я все помню, я никогда ничего не забываю, я могу помочь…
Верджил падает на колени и кричит, обхватив голову руками. Какая-то непонятная, чуждая сила заставляет его выгнуться под немыслимым углом, швыряет на землю, распинает и снова скручивает, будто сумасшедший кукловод беспорядочно дергает за нити, вживленные в его тело. Чуть заметное еще минуту назад голубое свечение вспыхивает с новой силой и окружает Старшего плотным коконом. Что-то в нем ломается, трещит по швам, мышцы извиваются взбесившимися червями, кожа на глазах темнеет и затвердевает, лопается рубашка на спине… и судороги отпускают его. Он медленно поднимается, смотрит на нас алыми глазами с высоты своего семифутового роста, подносит к глазам черную когтистую руку, неуверенно оглядывается и видит свою тень… Крылатую тень.
Верджил превратился. После семи лет тщетных попыток разбудить в себе дьявольскую сущность, у него наконец-то это получилось. Он быстро приходит в себя, уверенно взмахивает крыльями, протягивает руку навстречу послушно материализовавшемуся мечу и указывает острием катаны на Итачи. Тот, нисколько не впечатленный произошедшей с Верджилом метаморфозой, делает шаг вперед.
Я не верю своим глазам: они что, собираются продолжать поединок? После всего, что уже успели натворить? После всех жертв? Посреди охваченного войной города?
Я отказываюсь это понимать. У меня просто нет никаких сил вмешиваться в их противостояние, оберегать Верджила от сумасшествия, оттаскивать его от черты… Сколько можно? Я устал, если бы кто-нибудь только знал, как я устал… Это копилось семь лет, но сегодня чаша переполнилась. Хочется перестать думать, чувствовать, отстраниться, забыться, исчезнуть, сбежать от своего бессилия…
Забыть… Не помнить… Не помнить… Не помнить…
Темнота.
***
Well if you ever plan to motor west
Just take my way that's the highway that's the best
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your kicks on Route 66
Get your ki…
***
Я стою на шоссе 66, “матери дорог”. Не знаю, есть ли у Америки сердце, но Миссисипи и этот интерстейт – главные ее артерии. Вернее, они когда-то были ими. Теперь остались лишь символы.
Странно вот так стоять на ничейной земле. Десять футов влево, десять футов вправо – уже начинаются вражеские территории, война, конфликт, противоречия, нетерпимость… Здесь спокойно. Тихо. Но я знаю, как обманчива эта тишина и как резко она может смениться хаосом и смертью.
Этой дороге столько всего пришлось увидеть на своей веку. Она появилась в эпоху Великой Депрессии, пыльных бурь и Великой Засухи, превратившей Великие Равнины в огромную пустыню. Люди рвались в Калифорнию, спасаясь от голодной смерти. “Мать дорог” стала для американцев символом надежды и свободы. Символом американской мечты. Символом нации. Теперь единая страна разделилась на два непримиримых лагеря, враждующих уже семь лет, и нет этому ни конца ни края.
Параллельно шоссе 66 построили еще несколько современных хайвэев – 40, 44, 55, но самой дороги уже не существует. Ресторанчики, музеи, отели, рекламные плакаты – вот и все, что осталось.
Дух единения и свободы исчез безвозвратно.
Мир неумолимо движется к некому пределу, рубежу, за которым наступит безумие. Агрессия, ненависть, неприязнь копятся в людях и выплескиваются в мир, отравляя его.
Иногда мне кажется, что я поступаю глупо, пытаясь плыть против течения, но когда я вижу результат, пусть даже маленький, незначительный, я вновь обретаю веру. Теряю, обретаю и теряю…
И в очередной раз понимаю, что иначе просто не могу. Вспышка схлынет, и придет горькое похмелье со стыдом и сожалением. Я не сделал всего, что мог бы... Но в следующий раз – сделаю.
Над городом всходит солнце. Первые косые лучи пронизывают прозрачный воздух и падают на дорогу, расцвечивая мокрый серый асфальт искрящимися радугами. Безумно красиво и абсолютно нереально – это даже не мои грезы, это подсмотренный обрывок чужого сна.
Пора просыпаться…
***
В реальном мире солнце так же бьет в глаза, и это заставило бы меня насторожиться, если бы не блаженное тепло, пронизывающее каждую клеточку тела. Отворачиваюсь от слепящих лучей и обнаруживаю, что я лежу на коленях у брата. Вокруг никого: кажется, мы на какой-то крыше.
Сажусь, машинально проверяю пистолеты. Профессиональная привычка.
Верджил издает тихий горловой звук, видимо, призванный выразить недовольство. Теперь он может поиграть в старшего брата, только когда я сплю… или я был без сознания?! Уже утро…
- Что произошло? - Голос оказывается хриплым и надорванным, во рту ощущается сильный привкус крови.
- Мы с Итачи решили, что нам слишком нравится общество друг друга, чтобы ограничиваться одним поединком. – Верджил едва заметно кривится и передергивает плечами. Этот такой характерный, до боли знакомый жест будит во мне покровительственную нежность и сладкое чувство родства.
Верджил здесь. Итачи ушел. Все обошлось. Оклахома-Сити не стерт с лица земли. По крайней мере, то здание, на крыше которого мы сидим. И я не помню ничего после превращения брата…
- Что на самом деле произошло?
- Мы прервали поединок. Много свидетелей. Итачи предпочел позаботиться о безопасности брата.
Не верю, что им помешали свидетели. Перед глазами встает выжженная полоса земли с обуглившимися трупами и бесстрастное лицо Итачи, упивающегося собственной немереной силой. Он бы не остановился ни перед чем. Опять Саске? Даже если Итачи был очень зол на брата за то, что тот сбежал от него и вступил в армию Северных Штатов, они все равно оставались братьями. Для Итачи Саске по-прежнему был маленьким глупым мальчишкой, не способным постоять за себя.
- Почему я ничего не помню?
Верджил смахивает со лба ту самую упрямую прядь волос. Сейчас, покрытый пеплом и кровью, в изодранной прожженной одежде, он кажется мне невероятно красивым. Что-то в нем неуловимо изменилось, и дело тут не в превращении. Он будто увидел что-то, что его по-настоящему потрясло.
- Ты пытался лечить людей, - нехотя признается Верджил, и в его тоне нет обычного сарказма.
- Пытался? – Самый ужасный кошмар и нарушенная клятва “Не навреди”. - Они… они умирали?
- Нет? – устало бросает Верджил. - Ты вылечил всех. Кого успел.
- Ясно. – Просто не знаю, что сказать. Радости нет, нет и удовлетворения, потому что всегда есть одно “но”, и в устах Верджила оно прозвучало как “кого успел”.
- Джон оказался предателем. Сенатор исчез. Потом прибыли войска – с обеих сторон, - удовлетворенно перечисляет Верджил. - Ты встречался с Токугавой?
- С Токугавой. – Даже не удивляюсь его догадливости.
Я должен видеть все своими глазами – эта спонтанная потребность внезапно оказывается очень сильной, ей невозможно противиться. Поднимаюсь, подхожу к краю крыши. Смотрю вниз.
- Так я и предполагал, - доносится сзади голос Верджила.
Солнце жжет спину, но здесь, наверху, прохладный ветерок кажется благословением. Людям внизу приходится гораздо хуже: асфальт уже нагрелся, и в воздухе стоит удушливый запах гари, раскаленного металла и запекшейся крови. Даже с высоты сорокового этажа отчетливо видны разрушения, черной проплешиной выступает полоса обугленной земли. На площади перед посольством лежат два вертолета. Наверное, взрывная волна сшибла их в момент взлета.
Оклахома-Сити прозвали дружелюбным городом, городом Возрождения… Возродится ли он из пепла междоусобной войны? Нет. Пепел развеют весенние торнадо, разнесут по равнинам грозовые ливни, и, прах к праху, город соединится с плотью Великих Равнин, из которой был рожден.
- Только Токугава мог отправить Внутренний Круг полным составом на вражескую территорию. У него есть сообщники в Совете Конфедерации и на Севере. Север срежиссировал эту провокацию, чтобы развязать себе руки. В ближайшее время Свободному Югу объявят войну на уничтожение.
Что меня поражает в моем брате – способность в нужный момент мобилизоваться, концентрироваться, собирать информацию и делать правильные выводы. Ему даже не понадобилось объяснение Токугавы, хотя и мне оно, по большому счету, было не нужно… Да, будет война.
- Что значит “не успел”?
Верджил выдерживает паузу, затем нехотя начинает говорить:
- Ты лечил всех подряд: американцев, южан, людей, которые в панике выбежали на улицы и попали под пули. Ты спас больше сотни человек. Потом они начали в тебя стрелять.
- Кто? – Мне кажется, что люди внизу заметили меня. Не может быть, слишком высоко.
- Тебя приняли за врага и те, и другие. Они не понимали, что ты делаешь. Ты потерял сознание. Не следует так расточительно расходовать энергию.
Внезапно мне становится не по себе, накатывает приступ головокружения. Осторожно отступаю от края, возвращаюсь к брату, сажусь, и только тогда неприятное ощущение отступает. Неловкость, неуместность – что-то такое вертится на краю восприятия, и я никак не могу уловить суть.
- Я убил свидетелей и принес тебя сюда, - бесстрастно заканчивает рассказ Верджил.
- Только не говори мне про человеческую благодарность.
- Ты так разозлился на меня, когда я решил продолжить поединок. – Верджил улыбается. Такую улыбку, мрачную, задумчивую, я вижу на его лице впервые. – Я чувствовал твою ярость и обиду.
- Но не остановился? – О чем это я? Когда это было достаточной причиной?
- Ты хорошо знаешь меня. Ты понимаешь, что я не мог остановиться.
- Кто прервал поединок? Ты? Саске тут не при чем?
Он молчит. Теперь я знаю: эта неловкость, неуместность поступков и чувств – наша общая, разделенная. Верджил сделал что-то абсолютно ему несвойственное и теперь пытается избежать мучительных для него объяснений. Сказать вслух – значит признаться самому себе… в чем?! В том, что я ему дороже победы над таким сильным противником, первым достойным его воином за все эти годы?
Наверное, я так никогда и не узнаю правду, да я и не хочу знать, кто первым остановил бой.
- Мы вернемся на Юг, - начинает уверенно говорить Верджил, - узнаем, кто в Совете работал с Токугавой, устраним этого человека, найдем золотого мальчика Джона Доу и сенатора, получим информацию о том, кто разрабатывал эту операцию и кто будет ею руководить, устраним и их тоже.
- Думаешь, это так просто? – Я не сдерживаю смех. – Верджил Спарда, тайный агент и шпион… И понял, что Верджил мог сознательно пытаться снять неловкость, но брат был абсолютно серьезен.
- Начнем с того, что навестим Роберта. Надеюсь, он еще не растерял своих связей. У меня в Вашингтоне есть кое-какие знакомства и парочка должников. Помнишь, меня ведь не существует? Официально я мертв. Деньги у нас есть, документы сделаем. Север не выиграет эту войну.
- Что, если ты опять сорвешься? Ты же контролируешь себя через раз. – Планы Верджила настолько ошеломили меня, что я забыл про свое правило не говорить ему о его самоконтроле в лицо.
- Ты недооцениваешь мою целеустремленность.
Как же он любит это слово – недооцениваешь. Мне можно начать составлять список, что я в нем недооцениваю – получится с десяток листов.
Он ободряюще улыбается и спрашивает:
- Я сильно тебя достал, да? Прости… Но оно ведь того стоило?
И мне кажется, что этих семи лет не было, что передо мной снова прежний Верджил – жестокий, властный, презрительный, высокомерный, сильный, понимающий.
Не жизнь, а американские горки: вверх-вниз, вверх-вниз, мертвая петля, земля совсем рядом, и снова на тебя летит небо.
Новый виток. Новый взлет. Неизвестность. Восторг.
***
Одинокая человеческая фигура медленно бредет по улице. Растрепанные светлые волосы падают на испачканное сажей и кровью лицо, одежда порвана и обожжена настолько, что в ней с трудом можно опознать военную форму. Вокруг кипит бой, но человек, кажется, этого не замечает.
Время от времени он наклоняется над лежащими на земле людьми и прикладывает ладони к груди. Из-под рук начинает струиться слабое пульсирующее свечение. Человек закрывает глаза, закусывает губу, его всего трясет, по подбородку соскальзывает алая струйка, но он не останавливается. Кажется, он испытывает сильную боль, будто делает что-то противоестественное, противоречащее его собственной хищнической природе. Наконец он отрывает ладони от тела раненого, поднимается, и, пошатываясь, направляется дальше, не обращая внимания на взрывы и свистящие мимо пули.
Наконец он подходит к площади, в центре которой огромными кострами пылают два лежащих на земле вертолета. Прямо за ними – пологое каменное крыльцо. Военные медики занимаются эвакуацией, но бой здесь закончился совсем недавно, и они не успевают, а многим и просто не могут помочь.
Человек проходит между кострами, не замеченный никем, поднимается по ступенькам, безошибочно минует два мертвых тела и опускается на колени рядом со смертельно раненым солдатом.
Ему не дают закончить лечение - раздаются резкие крики, его окружают люди с оружием. Звучит приказ, но он лишь непонимающе смотрит на стоящих перед ним людей, а с его ладоней продолжает стекать теплый желтоватый свет. Они видят свет, видят сияющие серебристые глаза, в которых дрожат слезы, видят белые волосы, перламутровый блеск кожи под слоем пепла и крови. От него веет опасностью, чуждостью, он невольно внушает страх, и по человеческому кругу прокатывается паника.
Люди вскидывают оружие, отдают приказы, но сейчас для него этот язык – чужой, он не понимает его, звуки не несут смысла, потому что единственное, что имеет значение – это тонкий ручеек жизни, которую он вливает в раненого. Так мало нужно, чтобы прервать эту ниточку, и он готов молить людей – он и так уже стоит на коленях! – чтобы они позволили ему закончить, но он не помнит человеческой речи, ведь звуки не несут смысла, а на языке жизни он говорить не умеет…
Один из людей не выдерживает и спускает курок. Человек вздрагивает, когда металл входит в его плоть. Его непонимающий, неверящий взгляд впивается в людей, с губ срывается немая мольба.
Они стреляют снова. Очередь отбрасывает его назад, но он упрямо поднимается и тянет окровавленную ладонь к груди раненого… Тот издает страшный сипящий звук, дергается и затихает.
Человек остается стоять на коленях, лишь закрывает глаза. Слезы текут по его лицу, прокладывая светлые дорожки среди черного и багрового, плечи трясутся то ли от рыданий, то ли от смеха, руки безвольно висят вдоль тела. Он не делает никаких попыток дотянуться до оружия.
И все равно он опасен – выносят люди вердикт. То, что нельзя постичь, нужно уничтожить.
Они стреляют.
Человек падает.
С неба срывается огромная крылатая тень и накрывает их волной энергии. Тот, кто выживает, находит свою смерть от когтей и клыков разъяренного чудовища.
***
Агент Мэтью Сандерс стоит перед майором и не мигая смотрит в серые выцветшие глаза.
- Я ознакомился вашим отчетом. – Майор пододвигает к себе папку и открывает ее на отмеченной закладкой странице. – Меня чрезвычайно заинтересовал параграф о Внутреннем Круге Гильдии…
Мужчина выдерживает многозначительную паузу, но так и не дожидается ответа от агента.
- В частности, о наемнике по имени Данте. Вы хотите сказать, что видели все это собственными глазами?
- Да сэр, - отвечает агент Сандерс, по-прежнему не сводя взгляда с начальника. В его ровно голосе нет и следа колебаний или неуверенности.
- Может, у вас разыгралось воображение? Надышались угарного газа? Стимуляторы? Последствия раскодирования?
- Нет, сэр. Информация точная.
- И как вы это объясните?
- Объяснениями занимается аналитический отдел, сэр, - рапортует агент все тем же бесстрастным тоном, который уже начинает выводить майора из себя.
Может, ученые что-то там перемудрили с записью второй личности? Майор вздыхает и захлопывает папку. Закладка вылетает и планирует на пол.
- Вот завтра в восемь и отправитесь в аналитический отдел, поможете им разобраться в этой, - военный презрительно скривился, - ненаучной фантастике. Свободны.
- Есть, сэр. – Агент выходит из кабинета.
Майор по внутренней связи предупреждает адъютанта, чтобы тот никого не пускал без крайней необходимости, открывает папку, находит нужный параграф и углубляется в чтение.