Название: Наследие
Автор: 21st century
Размер: Макси
Альтернативная реальность. Данте принимает сторону брата и отрекается от человечности в пользу наследия демонов. Вергилий ведет его к обретению силы, равной самому богу, дает испробовать всю непередаваемую мощь отцовской крови, но сам не ведает к чему это может привести.
От автора: На самом деле, первая глава должна была идти сплошным текстом, изначально не разбиваясь на три куска, однако, в процессе написания, я понял, что так будет исправней - и посему отсекал половину текста для новой части, чтобы не затягивать с выпуском до нового Мора.
Глава 1. ч. 1 - www.diary.ru/~21stcenturybreakdown/p140854943.h...
Глава 1. ч. 2
читать дальше
Вязкая реальность, палитрой плывущие краски, торжество цвета ночи, культ красного, почитание животного страха. Умершие предрассудки и умерщвленные идеалы. Мир стремительно тонет, тонет, тонет… И он увязает вместе с ним.
***
Полумрак гостиной, выход, встречающий лабиринтами коридоров, где острые углы поворотов выводят за занавес. Вокруг него только осыпающиеся пылью стены, да старые картины, многолико взирающие на одинокого демона, идущего по осколкам стекла в самую глубь старого дома. Занавешенные атласной тканью зеркала шепчут ему вслед: быстро и неразборчиво, сродни белому шуму. Он не слушает его, как и не чувствует впивающиеся в ступни осколки, входящие в плоть по миллиметру все дальше, оставляя на шлифованных досках паркета алые следы подошв.
Демон ступал на полусогнутых ногах, пошатываясь, не в силах скоординировать движения, он хватался за выступы стен, пресекая падение на пылью укутанный пол. Его лихорадило, и каждый шаг давался с ощутимым трудом, будто давила на спину незримая ноша.
Выход отдалялся чертой горизонта.
Сквозь щели тяжелой двери - просачивался девственный свет, ослепительно яркий и непередаваемо прекрасный, как первый выпавший снег. Нитью Ариадны он прорезал сумрак, завлекая, указывая дорогу заблудшим душам. Данте держался за него из последних сил, подтягиваясь, шаг за шагом приближаясь к вожделенной цели, к свету, к чудесному спасению из беспроглядной ночи, полной затаившихся в ней отягощающих воспоминаний, сдавливающих виски, пленяющих разум.
Кусочки стекла хрустели под босыми ногами и вторили им напевы детей бездны, подпевали голоса множеств масляных картин, неразборчивый шум сотен разбитых, спрятанных зеркал, создавая жуткую, пробирающую до самых костей адскую песнь. Ее невозможно слушать, она пробуждает боль во всем теле, окликая каждую рану, каждую, даже небольшую ссадину, будит боль внутреннюю, забытую, впивающуюся в сознание сотнями тупых клинков. И хочется кричать, но невозможно разомкнуть губы, они приоткрываются лишь в невысказанной мольбе, как у рыбы, выброшенной на берег, и может сорваться только едва различимый хрип из пересохшей глотки.
- Мы чувствуем тебя, полукровка… - Шипящий, сбивающийся шепот, оканчивающийся звонким детским смехом - доносится со всех сторон, выскакивая из каждого угла и щели, вокально выделяясь во всеобщем потустороннем напеве. – Видим и слышим тебя, куда бы ты ни делся, где бы ни спрятался… тебе не скрыться…
Линии вылинявших обоев с цветущими цветками жасмина, старый разбитый комод, с вытянутыми вперед, выпяченными шкафчиками, дранные персиковые шторы, стянутые золотистым шнурком – расстояние измерялось дистанцией от одного к другому, хранящему красный след касания пальцев.
- Кровь предателя… кровь предателя Спарды… тебе не скрыться от нас, тебе не убежать! - Они звучат отовсюду, голоса разносятся в самой голове, не умолкая, всякому слову предшествует невнятное эхо, сдобренное скачущей звонкостью. Он затыкает уши, пытается вспомнить забытые тексты заезженных пластинок, но они продолжают говорить, шептать, смеяться, не останавливаясь, снова и снова по цепочке рекурсии. От них нельзя убежать, можно едва лишь обмануться иллюзией недосягаемости, и все равно нестись прочь, отчаянно хватаясь за сочный цвет, что маяком, путеводною звездою разворачивает стезю к единому спасенью.
И откроется тяжелая дверь, и невыносимое свечение звезды обожжет глаза яркой вспышкой, и тогда вещи встанут на свои места, спрячутся по углам тени, сгинув в великолепии чистоты небесного света. А потом нежно, с медовой лаской молвит голос, щекоча сознание пуховыми перьями.
- Почему ты здесь, Данте? – Глаза неторопливо, с ленью, прозревают, позволяя увидеть, взглядом объять сияющий ореол ангела, спустившегося во мрак и там опалившего белоснежные крылья.
Его золотые локоны ниспадают на плечи, волнами струятся по спине, прикрывают обнаженную грудь, подрагивают, словно раздуваемые струями воздуха. Лавандовые губы приоткрываются, дыханием выпуская в пространство слова, что расслабляют сознание блаженным дурманом.
- Мама? – Усталость в голосе, ослабленном неверием и растерянностью.
Полудьявол не сходил с места, боясь пошевелиться, чтобы нечаянно не спугнуть прекрасное видение, возникнувшее перед ним. Непреодолимо хотелось подступить ближе, чтобы коснуться родного материнского тела, убедится, что это не сон, и послабить тревогу успокоением пульса, зная, что ангел реален, но страх упрямо останавливал его, тяжестью наливая ноги, обездвиживая.
- Почему ты сделал это? Почему ты предал отца? Зачем было пролито столько крови? Данте? – Она говорила, и каждый, звучащий обвинением вопрос, спиралью уносил его вниз животным ужасом. Речь подрагивала, словно женщина сдерживала непролитые слезы, и в напряжении воздуха казалось, что не ее, а Данте удушьем сковывает плач.
- Мама, я…
- Где твой брат? Почему ты не остановил его? Почему ты позволил ему изувечить душу? Почему ты тоже решил стать таким?
Данте в неопределенности качнул головой, беззвучно шепча обрывками фраз, не смеющих соединится в единое целое. В порыве он дернулся к ней, желая обнять, успокоить и заодно успокоится самому, но страх утраты иллюзии спугнул его.
- Что же вы натворили… - Кристаллики слез скатывались по сияющей коже, падая на пол и застывая коричневатыми точками ржавчины. – Что же вы натворили…
В лице матери что-то неуловимо менялось, перекраивалось, смывалось, будто бы пятна гуаши водой. Редеющие слезы бежали по щекам ручьями меди, полоски влаги делались все толще, расширяясь, рваные рыжие ленты перекрашивали цвет кожи, и скоро, недалече, чем через несколько мгновений, он постиг тайну их истинного происхождения.
Озноб коснулся его спины.
- Почему, Данте? – Разомкнулись дрожащие губы, и кровь полилась через них, как льется вино через пивную чашу - стоит лишь опрокинуть ее. Она устремилась по горлу вниз, падая во впадинку ключиц, на золотые локоны, на упругую грудь, плавно сползая на линию пресса. Ангел плакал, роняя на пол медные слезы. Из зениц струились ручьи красного, они же сползали под носовую ямку, бледнели на заусеницах пальцев подсыхающим слоем, перекрашивая, опорочивали божественное тело.
Листопадом срывались и падали белоснежные перья, окутывая демона пушистым снегом. В глазах его вспыхивали яркие огоньки ужаса, зеркальным отражением в середине зрачков плясали испуг и отчаяние, подрагивали обескровленные губы, движением вычерчивая оправдания своей невиновности.
- Я просто хотела, чтобы вы не повторили его участь…
Красный на белом - зрелище поистине впечатляющее. Мраморная фигура, одетая в бархат собственной крови, оставалась такой же прекрасной, как прежде. Что-то сломилось в ней, хрупким хрустальным сердцем разбилось уже давно, еще тогда, в тот самый миг, когда они с братом впервые столкнулись в тренировочном бою друг с другом, не щадя и не давая поблажек.
Данте смотрел на нее, нашедши смелости, заглядывал в глаза океанской лазури, и зрел в них бескрайние просторы боли…
Она умирала. Мать опять умирала на его глазах.
- Я пытался быть другим! – Бессилие сжимало руки в кулаки. – Я больше десятка лет ломал себя, боясь вдруг стать таким же, как и они! Но это было никому не нужно! Никому!
- Ты становишься чудовищем, Данте. Таким же чудовищем, как и твой брат.
Реальность принялась искажаться двумя неровно наложенными кадрами. Вокруг них поплыли стены, фантомным очертанием расплывалась мебель, комната смазывалась потеками туши, заглатывая окровавленный силуэт посланца господнего. Отстроенный в сознании мир рушился по кирпичикам, за доли секунды переставала существовать целая вселенная, возведенная на развалинах воспоминаний минувших дней, всех тайных страхов, выплывших на поверхность грехов, желаний утаенных в глубине пронизанной мраком души. Дом их юности, дом, хранящий память первых шагов, - умирал в рассыпающихся частицах, резко отпрыгнувших на задний план. Тусклые линии обоев, задернутые персиковыми шторами окна, надтреснутые доски паркета и шепчущие зеркала сменялись на пассажирское сидение среднего ряда, опоясанное стесняющим поясом безопасности, блестящей залысиной сидящего перед ним человека, синей формой стюардессы, разносящей напитки, и пышными светлыми облаками, раскинувшимися воздушным ковром.
Сердце пропустило удар. Собираясь с мыслями, Данте возобновлял прежнюю связь с реальностью, боязливо отступившей перед сном. Растворился в сознании силуэт умирающего ангела и утратили смысл кошмары пятиминутного сна, которых стало чересчур много за последние полгода. Хотелось пить. Окликнув стюардессу, он попросил принести колы со льдом, мельком только глянув на брата, листающего переданные записи.
Явление кошмара не было неожиданным. С момента отречения он успел привыкнуть к ним, научился разбирать саму их природу и суть. Вергилий предупредил его об этом, как и о многом другом, изначально разъяснив все от начала до конца, не упуская важных деталей, он поведал о том, что было обречено происходить во время этапа формирования, обретения истинной сущности. Тогда Данте дал свое согласие на перемены, и ныне не имел право жаловаться, выказывать сомнение, отступать или показывать слабость.
- Если ты решил идти со мной, то должен понимать, что обратной дороги нет.
- Я знаю.
- Все твои друзья, вероятней всего, обратятся для тебя врагами. Готов ли ты к этому? Думай сейчас, ибо потом переиначить ответ станет невозможно.
- Настоящим я не нужен им. Потому я убью всех, кто будет стоять на нашем пути.
- Тогда идем, брат. Время ни ждет.
Близнец наверняка ощущал его беспокойство, дрожащее и передающееся по нити их связи, но он никак не показывал этого, подчеркнуто беспристрастно перечитывая документы, даже не трудясь обернуться к младшему. Снисходительное милосердие, что лучше наигранности слов и жалостливого сострадания. Данте был благодарен Вергилию за это.
До начала посадки все еще оставалось больше пяти часов.
Tell me would you kill to save for a life?
Tell me would you kill to prove you're right?
Crash, crash, burn let it all burn.
Перелет окончился, когда малая стрелка часов уже достигла шести. За пасмурным днем близился вечер, и весенняя прохлада озорно защекотала кожу, точно куском ваты, вымоченным в спирте, поцелуем оставляющим влажный, холодеющий отпечаток касания, неровный овал, небольшое облако.
- Вот тут у нас все, что было переправлено!
Щелкнули замки кейса, открывая затянутое бархатом нутро, создающее гипсовый слепок под силуэт груза. Два крупнокалиберных пистолета - не имеющих никаких аналогов. Два блестящих кольта, оснащенных разрывными пулями, что ребристой лентой тянуться из коробка обоймы. Данте невыразительно фыркает. Вергилию с трудом удалось выудить из него согласие на транспортировку оружия, чтобы их не задерживали в аэропорту.
Рассудив разумно, старший воспользовался услугами знакомых брату наемников, занимающихся поставкой контрабанды в страны Европы: крупнокалиберные ружья, полуавтоматические и автоматические средства на любой вкус. Поставка обещала быть не ранее чем через пару недель, но последние полгода Данте был более чем убедителен в своих просьбах. Пистолеты доставили меньше, чем за трое суток.
Младший взял оба в руки. Черный и белый кольт выглядели одинаково холодно в серости уходящего дня.
- Все на месте?
- Да.
- Патроны из магазинов не вынимались. – Говорящий мужчина прятал волнение за тенью непринужденности, выдержанной, отработанной, как щелчок предохранителя. - Четыре обоймы с девятью патронами в каждом. Кроме того, в этой поставке пришла еще парочка таких же, с разрывными и полыми пулями. Что скажешь?
- Gracias, ребята, но как-нибудь в другой раз.
Наемник небрежно пожал плечами:
- Ну, как знаешь.
Вергилий не ведал, замечает ли брат, как осмотрительно, с каким тщанием люди подбирали слова, нужный тон, манеру поведения, строя беседу, словно подбирая нужные строчки для пьесы. В уши им нашептывал страх. У них наверняка сушило и царапало в горле, в головах стоял головокружительный жар, скакала температура тела, намного различающаяся с кровяным давлением в головном мозге, и появился кисловатый привкус под корешком языка, мигом повлажнели ладони.
Демон был способен ощутить даже самое незначительное изменение в человеческом организме, услышать слабые толчки сердца, касающегося решетки ребер, познать тончайший ритм сокращения мышц… но Данте ведь не был таким как он.
Пока еще не был, поспешно исправил себя Вергилий. Пройдет месяц, или может и год, но истинная сущность обязательно проявится, чтобы исполнить доминирующую роль в подсознании, в сей малой организации душевного строя.
Торговец подает условный знак стоящим «на стреме» наемникам.
Один из них крестом соединяет ребра ладоней и затем снова отворачивается к улочке, распростершейся под лютеранской церковью. Тот удовлетворенно кивает, подзывает принесшего кейс - жилистого паренька с широкой царапиной шрама на шее.
Они говорили о чем-то, но Вергилий не трудился разобрать шелестящий шепот, не находя в том ни малейшей надобности. Не смея задерживать время, он сдержанно поблагодарил наемников за помощь, и они разошлись под чертой указателя, где их встретила суетливая прохлада половины восьмого.
- Они не знают? – Когда старший близнец говорит это, вокруг уже сверкают огни площади Бург де Фур. Исполненные в готическом и романском стиле архитектурные здания оснащены танжериново-желтыми подсветками, отскакивающими от парапетов и наслаивающиеся вторичным оттенком на продолговатые цветные тени. Из кофеен и небольших кафе, что расположены под открытым небом, вдоль старинных зданий старого города - доносятся дразнящие желудок запахи свежей выпечки и кофейных зерен. Люди лакомятся сладостями и пьют чай за круглыми столиками, и не нужно музыки, чтобы заполнить погружающийся в сумрак город, когда оркестр голоса и уличного шума сливаются в единый, перенасыщенный жизнью ритм.
- О чем? – Данте улыбается озорно и невинно. – О том, куда я послал священную миссию нашего отца? Или о том, что стал одним из тех, на кого сам охотился?
Вергилию показалось, что последнюю фразу он повторил вслед за кем-то.
- Нет, брателл, никто не в курсе. По крайней мере, из живых.
Не вынимая из карманов рук, младший брат взбирается на белую полосу бордюра. Змейкой чередуются шаги по линейке бетона – он ступает легко и непринужденно, не пошатываясь, без малейшего труда сохраняя равновесие.
Всего в полуметре от них девушка зовет кого-то по-французски – в двух словах никто не заметил бы грубоватый налет итальянского акцента.
Старший брат не отвечает. Между ними крепнет тишина, гнетущая в шумном голосе улиц – и вскоре Данте решительно нарушает цепкое безмолвие.
- Сколько у нас еще времени до вылазки? – Говорит он и зазывно кивает на одну из кофеен. – Как насчет парочки эклеров с заварным кремом?
Мысль об ароматно-пахнущем, вкусом ласкающим нутро и обоняние кофе, с пышными эклерами на белоснежном блюдце – весьма заманчива, но он отказывается. Всегда отказывается, будто принципиальным есть само несогласие с идеями младшего.
Тот скучающе вздыхает, заламывая за голову руки и потягиваясь:
- Ну, как всегда… и как я вообще тебя терплю?
Брат хмыкает – это больше похоже на подавленный смешок, с приглушенной ноткой манерного самодовольства. Она проскользнула так ненавязчиво тонко, неощутимо, словно нечаянно задетая клавиша низкой ноты. Что-то внутри тянет его ответить понятным, учтивым предложением, но Вергилий вовремя останавливает себя.
«Можешь уйти, если хочешь».
Это фраза почти слетает с губ.
«Не стоит». – Говорит он себе, исподволь следя за братом: таким расслабленным и непринужденным, легким, по-детски несносным, будто нет-нет, не сегодня они планируют отпустить цепь условностей и вдоволь насытиться густым, питательным коктейлей с насыщенным, солоноватым вкусом металла. Как будто не сегодня, не этой ночью предгрозовой колер глаз окрасится в восхитительный, завораживающий цвет алого. Как кровь, текущая по криво-изогнутым, слегка приоткрытым губам - острый язык проворно подбирает оброненные капли и смакует ими с тем пугающим наслаждением, что сам невольно заражаешься этой жаждой.
Пистолеты тускло поблескивают на бедрах. Вергилию кажется, что он уже пьян.
Автор: 21st century
Размер: Макси
Альтернативная реальность. Данте принимает сторону брата и отрекается от человечности в пользу наследия демонов. Вергилий ведет его к обретению силы, равной самому богу, дает испробовать всю непередаваемую мощь отцовской крови, но сам не ведает к чему это может привести.
От автора: На самом деле, первая глава должна была идти сплошным текстом, изначально не разбиваясь на три куска, однако, в процессе написания, я понял, что так будет исправней - и посему отсекал половину текста для новой части, чтобы не затягивать с выпуском до нового Мора.
Глава 1. ч. 1 - www.diary.ru/~21stcenturybreakdown/p140854943.h...
Глава 1. ч. 2
читать дальше
Вязкая реальность, палитрой плывущие краски, торжество цвета ночи, культ красного, почитание животного страха. Умершие предрассудки и умерщвленные идеалы. Мир стремительно тонет, тонет, тонет… И он увязает вместе с ним.
***
Полумрак гостиной, выход, встречающий лабиринтами коридоров, где острые углы поворотов выводят за занавес. Вокруг него только осыпающиеся пылью стены, да старые картины, многолико взирающие на одинокого демона, идущего по осколкам стекла в самую глубь старого дома. Занавешенные атласной тканью зеркала шепчут ему вслед: быстро и неразборчиво, сродни белому шуму. Он не слушает его, как и не чувствует впивающиеся в ступни осколки, входящие в плоть по миллиметру все дальше, оставляя на шлифованных досках паркета алые следы подошв.
Демон ступал на полусогнутых ногах, пошатываясь, не в силах скоординировать движения, он хватался за выступы стен, пресекая падение на пылью укутанный пол. Его лихорадило, и каждый шаг давался с ощутимым трудом, будто давила на спину незримая ноша.
Выход отдалялся чертой горизонта.
Сквозь щели тяжелой двери - просачивался девственный свет, ослепительно яркий и непередаваемо прекрасный, как первый выпавший снег. Нитью Ариадны он прорезал сумрак, завлекая, указывая дорогу заблудшим душам. Данте держался за него из последних сил, подтягиваясь, шаг за шагом приближаясь к вожделенной цели, к свету, к чудесному спасению из беспроглядной ночи, полной затаившихся в ней отягощающих воспоминаний, сдавливающих виски, пленяющих разум.
Кусочки стекла хрустели под босыми ногами и вторили им напевы детей бездны, подпевали голоса множеств масляных картин, неразборчивый шум сотен разбитых, спрятанных зеркал, создавая жуткую, пробирающую до самых костей адскую песнь. Ее невозможно слушать, она пробуждает боль во всем теле, окликая каждую рану, каждую, даже небольшую ссадину, будит боль внутреннюю, забытую, впивающуюся в сознание сотнями тупых клинков. И хочется кричать, но невозможно разомкнуть губы, они приоткрываются лишь в невысказанной мольбе, как у рыбы, выброшенной на берег, и может сорваться только едва различимый хрип из пересохшей глотки.
- Мы чувствуем тебя, полукровка… - Шипящий, сбивающийся шепот, оканчивающийся звонким детским смехом - доносится со всех сторон, выскакивая из каждого угла и щели, вокально выделяясь во всеобщем потустороннем напеве. – Видим и слышим тебя, куда бы ты ни делся, где бы ни спрятался… тебе не скрыться…
Линии вылинявших обоев с цветущими цветками жасмина, старый разбитый комод, с вытянутыми вперед, выпяченными шкафчиками, дранные персиковые шторы, стянутые золотистым шнурком – расстояние измерялось дистанцией от одного к другому, хранящему красный след касания пальцев.
- Кровь предателя… кровь предателя Спарды… тебе не скрыться от нас, тебе не убежать! - Они звучат отовсюду, голоса разносятся в самой голове, не умолкая, всякому слову предшествует невнятное эхо, сдобренное скачущей звонкостью. Он затыкает уши, пытается вспомнить забытые тексты заезженных пластинок, но они продолжают говорить, шептать, смеяться, не останавливаясь, снова и снова по цепочке рекурсии. От них нельзя убежать, можно едва лишь обмануться иллюзией недосягаемости, и все равно нестись прочь, отчаянно хватаясь за сочный цвет, что маяком, путеводною звездою разворачивает стезю к единому спасенью.
И откроется тяжелая дверь, и невыносимое свечение звезды обожжет глаза яркой вспышкой, и тогда вещи встанут на свои места, спрячутся по углам тени, сгинув в великолепии чистоты небесного света. А потом нежно, с медовой лаской молвит голос, щекоча сознание пуховыми перьями.
- Почему ты здесь, Данте? – Глаза неторопливо, с ленью, прозревают, позволяя увидеть, взглядом объять сияющий ореол ангела, спустившегося во мрак и там опалившего белоснежные крылья.
Его золотые локоны ниспадают на плечи, волнами струятся по спине, прикрывают обнаженную грудь, подрагивают, словно раздуваемые струями воздуха. Лавандовые губы приоткрываются, дыханием выпуская в пространство слова, что расслабляют сознание блаженным дурманом.
- Мама? – Усталость в голосе, ослабленном неверием и растерянностью.
Полудьявол не сходил с места, боясь пошевелиться, чтобы нечаянно не спугнуть прекрасное видение, возникнувшее перед ним. Непреодолимо хотелось подступить ближе, чтобы коснуться родного материнского тела, убедится, что это не сон, и послабить тревогу успокоением пульса, зная, что ангел реален, но страх упрямо останавливал его, тяжестью наливая ноги, обездвиживая.
- Почему ты сделал это? Почему ты предал отца? Зачем было пролито столько крови? Данте? – Она говорила, и каждый, звучащий обвинением вопрос, спиралью уносил его вниз животным ужасом. Речь подрагивала, словно женщина сдерживала непролитые слезы, и в напряжении воздуха казалось, что не ее, а Данте удушьем сковывает плач.
- Мама, я…
- Где твой брат? Почему ты не остановил его? Почему ты позволил ему изувечить душу? Почему ты тоже решил стать таким?
Данте в неопределенности качнул головой, беззвучно шепча обрывками фраз, не смеющих соединится в единое целое. В порыве он дернулся к ней, желая обнять, успокоить и заодно успокоится самому, но страх утраты иллюзии спугнул его.
- Что же вы натворили… - Кристаллики слез скатывались по сияющей коже, падая на пол и застывая коричневатыми точками ржавчины. – Что же вы натворили…
В лице матери что-то неуловимо менялось, перекраивалось, смывалось, будто бы пятна гуаши водой. Редеющие слезы бежали по щекам ручьями меди, полоски влаги делались все толще, расширяясь, рваные рыжие ленты перекрашивали цвет кожи, и скоро, недалече, чем через несколько мгновений, он постиг тайну их истинного происхождения.
Озноб коснулся его спины.
- Почему, Данте? – Разомкнулись дрожащие губы, и кровь полилась через них, как льется вино через пивную чашу - стоит лишь опрокинуть ее. Она устремилась по горлу вниз, падая во впадинку ключиц, на золотые локоны, на упругую грудь, плавно сползая на линию пресса. Ангел плакал, роняя на пол медные слезы. Из зениц струились ручьи красного, они же сползали под носовую ямку, бледнели на заусеницах пальцев подсыхающим слоем, перекрашивая, опорочивали божественное тело.
Листопадом срывались и падали белоснежные перья, окутывая демона пушистым снегом. В глазах его вспыхивали яркие огоньки ужаса, зеркальным отражением в середине зрачков плясали испуг и отчаяние, подрагивали обескровленные губы, движением вычерчивая оправдания своей невиновности.
- Я просто хотела, чтобы вы не повторили его участь…
Красный на белом - зрелище поистине впечатляющее. Мраморная фигура, одетая в бархат собственной крови, оставалась такой же прекрасной, как прежде. Что-то сломилось в ней, хрупким хрустальным сердцем разбилось уже давно, еще тогда, в тот самый миг, когда они с братом впервые столкнулись в тренировочном бою друг с другом, не щадя и не давая поблажек.
Данте смотрел на нее, нашедши смелости, заглядывал в глаза океанской лазури, и зрел в них бескрайние просторы боли…
Она умирала. Мать опять умирала на его глазах.
- Я пытался быть другим! – Бессилие сжимало руки в кулаки. – Я больше десятка лет ломал себя, боясь вдруг стать таким же, как и они! Но это было никому не нужно! Никому!
- Ты становишься чудовищем, Данте. Таким же чудовищем, как и твой брат.
Реальность принялась искажаться двумя неровно наложенными кадрами. Вокруг них поплыли стены, фантомным очертанием расплывалась мебель, комната смазывалась потеками туши, заглатывая окровавленный силуэт посланца господнего. Отстроенный в сознании мир рушился по кирпичикам, за доли секунды переставала существовать целая вселенная, возведенная на развалинах воспоминаний минувших дней, всех тайных страхов, выплывших на поверхность грехов, желаний утаенных в глубине пронизанной мраком души. Дом их юности, дом, хранящий память первых шагов, - умирал в рассыпающихся частицах, резко отпрыгнувших на задний план. Тусклые линии обоев, задернутые персиковыми шторами окна, надтреснутые доски паркета и шепчущие зеркала сменялись на пассажирское сидение среднего ряда, опоясанное стесняющим поясом безопасности, блестящей залысиной сидящего перед ним человека, синей формой стюардессы, разносящей напитки, и пышными светлыми облаками, раскинувшимися воздушным ковром.
Сердце пропустило удар. Собираясь с мыслями, Данте возобновлял прежнюю связь с реальностью, боязливо отступившей перед сном. Растворился в сознании силуэт умирающего ангела и утратили смысл кошмары пятиминутного сна, которых стало чересчур много за последние полгода. Хотелось пить. Окликнув стюардессу, он попросил принести колы со льдом, мельком только глянув на брата, листающего переданные записи.
Явление кошмара не было неожиданным. С момента отречения он успел привыкнуть к ним, научился разбирать саму их природу и суть. Вергилий предупредил его об этом, как и о многом другом, изначально разъяснив все от начала до конца, не упуская важных деталей, он поведал о том, что было обречено происходить во время этапа формирования, обретения истинной сущности. Тогда Данте дал свое согласие на перемены, и ныне не имел право жаловаться, выказывать сомнение, отступать или показывать слабость.
- Если ты решил идти со мной, то должен понимать, что обратной дороги нет.
- Я знаю.
- Все твои друзья, вероятней всего, обратятся для тебя врагами. Готов ли ты к этому? Думай сейчас, ибо потом переиначить ответ станет невозможно.
- Настоящим я не нужен им. Потому я убью всех, кто будет стоять на нашем пути.
- Тогда идем, брат. Время ни ждет.
Близнец наверняка ощущал его беспокойство, дрожащее и передающееся по нити их связи, но он никак не показывал этого, подчеркнуто беспристрастно перечитывая документы, даже не трудясь обернуться к младшему. Снисходительное милосердие, что лучше наигранности слов и жалостливого сострадания. Данте был благодарен Вергилию за это.
До начала посадки все еще оставалось больше пяти часов.
Tell me would you kill to save for a life?
Tell me would you kill to prove you're right?
Crash, crash, burn let it all burn.
Перелет окончился, когда малая стрелка часов уже достигла шести. За пасмурным днем близился вечер, и весенняя прохлада озорно защекотала кожу, точно куском ваты, вымоченным в спирте, поцелуем оставляющим влажный, холодеющий отпечаток касания, неровный овал, небольшое облако.
- Вот тут у нас все, что было переправлено!
Щелкнули замки кейса, открывая затянутое бархатом нутро, создающее гипсовый слепок под силуэт груза. Два крупнокалиберных пистолета - не имеющих никаких аналогов. Два блестящих кольта, оснащенных разрывными пулями, что ребристой лентой тянуться из коробка обоймы. Данте невыразительно фыркает. Вергилию с трудом удалось выудить из него согласие на транспортировку оружия, чтобы их не задерживали в аэропорту.
Рассудив разумно, старший воспользовался услугами знакомых брату наемников, занимающихся поставкой контрабанды в страны Европы: крупнокалиберные ружья, полуавтоматические и автоматические средства на любой вкус. Поставка обещала быть не ранее чем через пару недель, но последние полгода Данте был более чем убедителен в своих просьбах. Пистолеты доставили меньше, чем за трое суток.
Младший взял оба в руки. Черный и белый кольт выглядели одинаково холодно в серости уходящего дня.
- Все на месте?
- Да.
- Патроны из магазинов не вынимались. – Говорящий мужчина прятал волнение за тенью непринужденности, выдержанной, отработанной, как щелчок предохранителя. - Четыре обоймы с девятью патронами в каждом. Кроме того, в этой поставке пришла еще парочка таких же, с разрывными и полыми пулями. Что скажешь?
- Gracias, ребята, но как-нибудь в другой раз.
Наемник небрежно пожал плечами:
- Ну, как знаешь.
Вергилий не ведал, замечает ли брат, как осмотрительно, с каким тщанием люди подбирали слова, нужный тон, манеру поведения, строя беседу, словно подбирая нужные строчки для пьесы. В уши им нашептывал страх. У них наверняка сушило и царапало в горле, в головах стоял головокружительный жар, скакала температура тела, намного различающаяся с кровяным давлением в головном мозге, и появился кисловатый привкус под корешком языка, мигом повлажнели ладони.
Демон был способен ощутить даже самое незначительное изменение в человеческом организме, услышать слабые толчки сердца, касающегося решетки ребер, познать тончайший ритм сокращения мышц… но Данте ведь не был таким как он.
Пока еще не был, поспешно исправил себя Вергилий. Пройдет месяц, или может и год, но истинная сущность обязательно проявится, чтобы исполнить доминирующую роль в подсознании, в сей малой организации душевного строя.
Торговец подает условный знак стоящим «на стреме» наемникам.
Один из них крестом соединяет ребра ладоней и затем снова отворачивается к улочке, распростершейся под лютеранской церковью. Тот удовлетворенно кивает, подзывает принесшего кейс - жилистого паренька с широкой царапиной шрама на шее.
Они говорили о чем-то, но Вергилий не трудился разобрать шелестящий шепот, не находя в том ни малейшей надобности. Не смея задерживать время, он сдержанно поблагодарил наемников за помощь, и они разошлись под чертой указателя, где их встретила суетливая прохлада половины восьмого.
- Они не знают? – Когда старший близнец говорит это, вокруг уже сверкают огни площади Бург де Фур. Исполненные в готическом и романском стиле архитектурные здания оснащены танжериново-желтыми подсветками, отскакивающими от парапетов и наслаивающиеся вторичным оттенком на продолговатые цветные тени. Из кофеен и небольших кафе, что расположены под открытым небом, вдоль старинных зданий старого города - доносятся дразнящие желудок запахи свежей выпечки и кофейных зерен. Люди лакомятся сладостями и пьют чай за круглыми столиками, и не нужно музыки, чтобы заполнить погружающийся в сумрак город, когда оркестр голоса и уличного шума сливаются в единый, перенасыщенный жизнью ритм.
- О чем? – Данте улыбается озорно и невинно. – О том, куда я послал священную миссию нашего отца? Или о том, что стал одним из тех, на кого сам охотился?
Вергилию показалось, что последнюю фразу он повторил вслед за кем-то.
- Нет, брателл, никто не в курсе. По крайней мере, из живых.
Не вынимая из карманов рук, младший брат взбирается на белую полосу бордюра. Змейкой чередуются шаги по линейке бетона – он ступает легко и непринужденно, не пошатываясь, без малейшего труда сохраняя равновесие.
Всего в полуметре от них девушка зовет кого-то по-французски – в двух словах никто не заметил бы грубоватый налет итальянского акцента.
Старший брат не отвечает. Между ними крепнет тишина, гнетущая в шумном голосе улиц – и вскоре Данте решительно нарушает цепкое безмолвие.
- Сколько у нас еще времени до вылазки? – Говорит он и зазывно кивает на одну из кофеен. – Как насчет парочки эклеров с заварным кремом?
Мысль об ароматно-пахнущем, вкусом ласкающим нутро и обоняние кофе, с пышными эклерами на белоснежном блюдце – весьма заманчива, но он отказывается. Всегда отказывается, будто принципиальным есть само несогласие с идеями младшего.
Тот скучающе вздыхает, заламывая за голову руки и потягиваясь:
- Ну, как всегда… и как я вообще тебя терплю?
Брат хмыкает – это больше похоже на подавленный смешок, с приглушенной ноткой манерного самодовольства. Она проскользнула так ненавязчиво тонко, неощутимо, словно нечаянно задетая клавиша низкой ноты. Что-то внутри тянет его ответить понятным, учтивым предложением, но Вергилий вовремя останавливает себя.
«Можешь уйти, если хочешь».
Это фраза почти слетает с губ.
«Не стоит». – Говорит он себе, исподволь следя за братом: таким расслабленным и непринужденным, легким, по-детски несносным, будто нет-нет, не сегодня они планируют отпустить цепь условностей и вдоволь насытиться густым, питательным коктейлей с насыщенным, солоноватым вкусом металла. Как будто не сегодня, не этой ночью предгрозовой колер глаз окрасится в восхитительный, завораживающий цвет алого. Как кровь, текущая по криво-изогнутым, слегка приоткрытым губам - острый язык проворно подбирает оброненные капли и смакует ими с тем пугающим наслаждением, что сам невольно заражаешься этой жаждой.
Пистолеты тускло поблескивают на бедрах. Вергилию кажется, что он уже пьян.
-
-
10.05.2011 в 13:44Нет слов они эмоции, очень вдохновляющи пишешь)
-
-
10.05.2011 в 15:38право сказать, я был уверен, что первая часть вышла лучше второй))
или ты имеешь в виду первый кусок этой?-
-
10.05.2011 в 15:53-
-
10.05.2011 в 16:03-
-
10.05.2011 в 16:05Надеюсь)